Пиночет

Все называли ее Пиночетом. И дети, и взрослые.

Августа Михайловна являлась тезкой печально известного диктатора Аугусто и его женским воплощением, по мнению большинства знавших ее людей. Ну, и завучем некогда престижной, а ныне заурядной, репутационно обанкротившейся испанской языковой школы.

Подчиненных держала в страхе, рубила головы с плеча и сгоряча. Кстати, о деньгах. Их она, не стесняясь, брала – и конвертами, и борзыми щенками.

Муж и дочка были тихие, дрессированные. И на работе, и дома Пиночет царствовала и правила в режиме абсолютной монархии. Пришли 1990-е, а вместе с ними – наглые и хамоватые, молодые и прогрессивные, как сухарики-кириешки.

Августу Михайловну поймали на взятке и выставили за порог родной школы, словно увядшие первосентябрьские гладиолусы, и отправили на пенсию, сказав благодарить, что не открыли уголовное дело. Лафа закончилась.

Начался новый жизненный этап. Вышла замуж и забеременела дочка. Пиночет сидела на пенсии и ненавидела весь мир. Время было тревожное, голодное. Особенно для них, привыкших к сытости. Родилась внучка Галечка. Галина с греческого – тишина. А внучка бесперебойно орала, как бабушка в бытность работы в школе.

Августа Михайловна на ночь вставляла в уши беруши, но даже сквозь них, казалось, несётся бесконечное надрывное «Аааааа».

Однажды у Галечки поднялась температура до страшных значений и ничем не сбивалась. К утру она перестала кричать. Хорошо, что скорая успела. Оказался менингит.

Девочка выжила, но совершенно перестала развиваться. Лежала в коляске и смотрела бессмысленно перед собой, в небо. Может, видела облака, а может, нет. Как-то, гуляя, они встретили бывшего ученика, хулигана Самсонова, которого Августа выгнала после девятого класса, мотивируя решение тем, что дебилы школе не нужны.

Самсонов был шикарно одет и, увидев Пиночета, слегка ухмыльнулся:

– Внучка-то как на вас похожа, Аугусто Михална, одно лицо!

У Галечки текла слюна, и головка склонилась на бок, она в 3 года почти ее не держала…

– Серьезно? На меня? Спасибо, Самсонов, это значит, я очень красивая! – с вызовом ответила Пиночет и, распрямив спину, прошла мимо.

Однажды Августа Михайловна с внучкой гуляли и увидели красивый храм. Никогда раньше Пиночет не переступала порог «духовных заведений». Сама не зная зачем, спотыкаясь о ступени высокой паперти, пыхтя, втащила коляску. Внизу оставлять побоялась – уведут.

Навстречу ей вышел старенький и седенький священник с требником. Он ждал семью на Крещение, а пришли они.

– Это вы на Крещение? Молодцы, что погоды не испугались!

«Случайно» встретившийся в добрый час Августы Михайловны отец Георгий не только потом окрестил Галечку и бабушку, но и благословил дочку родить еще.

На Исповедь она еженедельно приходила с аккуратно заполненной тетрадью

Пиночет было воспротивилась, мол, куда плодить нищету? Как растить? Как кормить?

Но рабочая привычка к вертикальным отношениям взяла верх. Священник стоял НАД Августой, она сразу это поняла и приняла. Если не сердцем, то головой.

Подчинилась, как приказу РОНО.

Не обсуждается.

На Исповедь она еженедельно приходила с аккуратно заполненной тетрадью. Грехи, разделенные по группам, были написаны разными ручками.

Красным всегда: «Не верила в милосердие Божие».

Тем временем у Галечки родились еще две сестренки. Муж дочери в храм не ходил, и они вдвоем собирали свой разбегающийся детский «горох» на воскресных литургиях.

Иногда она встречала там бывших учеников, и те с изумлением узнавали в скромной, согбенной пожилой женщине бывшую школьную диктаторшу.

– От горя в храм прибежала, грехи замаливать, вон какая убогая внучка старшая… – слышались иногда шепотки.

Однако Пиночет была вполне счастливым человеком. На службе стояла с пухлым ежедневником и что-то внимательно вычитывала оттуда. Галечке было уже двенадцать, она научилась держать вертикально голову и себя.

Так мало. А для бабки – невероятно много. Плод титанических трудов.

Младшие сестры, озорницы, бегали вокруг нее, но никогда не обижали. Обнимут, погладят, и давай играть. Хорошие девчонки подрастали, здоровенькие.

Жили трудно. Зятя-сантехника, зарабатывающего на уровне школьного сторожа времён ее царствования, Пиночет не осуждала. Даже когда варила на семью «нищенский» суп из плавленого сырка. Не осуждала потому, что отец Георгий запрещал осуждать. А так, вообще – очень даже.

Просвета не предвиделось. Зять чинил унитазы, и хватало только на самое необходимое – одеться, обуться, летом – на дачу. Разве это жизнь? Августа крутила банки с соленьями и вареньями, они очень выручали.

На Николу Зимнего встревоженная дочка вызвала ее на кухню и сообщила, что снова беременна… Пиночет сначала закричала, испугав Галечку, а потом побежала к отцу Георгию. За благословением. Чтобы все было, как положено.

– Благословите на аборт, батюшка, нет другого выхода. Этих бы поднять, – сообщила деловито.

Старенький священник, выслушав ее, заплакал.

– Все эти годы в храме прошли для тебя зря, Августа… Впустую… Бесплодная ты смоковница…

Аборт не состоялся. Дочка наотрез отказалась и всю тяжёлую беременность лежала в больнице на сохранении. Была угроза и ее жизни, и малыша. Августа сидела с детьми, редко прибегала в храм – без всяких тетрадей и слов, просто падала на колени. Молилась одними слезами.

Просила только:

– Забери меня, не забирай их!

Родился здоровый мальчик, почти в срок. Зять-сантехник был счастлив и горд – не только наследник родился, но и работа нашлась, хорошая, денежная, у друга детства в фирме. От города совершенно неожиданно дали квартиру. Жизнь, казалось, наладилась, но Августа похудела вдвое. Думали, от переживаний, от нагрузок, оказалось – рак. Терпела, не жаловалась, а когда обследовали, врач сказал одно слово: «поздно».

В храме и не догадывались, что она умирает. Глаза светились, улыбалась

В храме и не догадывались, что она умирает. Глаза светились, улыбалась, радовалась внуку, ну, и конечно, всегда с Галечкой. Силы стремительно убывали.

Последний раз отец Георгий причащал ее за три дня до смерти, дома. Августа слегла и не вставала. Старенький священник всё понимал и видел. Августа лежала тихая, светлая, нездешняя.

– Батюшка, знаешь, а я ведь только сейчас поверила в милосердие Божие. Вот только сейчас. Так странно: жила – и не верила, а сейчас умираю – и верю, – сказала та, что некогда слыла Пиночетом.

Неисповедимы пути Господни. «…Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся…» (Лк. 15, 32).