Христианские смыслы фильма «Семнадцать мгновений весны»

Этот фильм – не только и столько детектив, сколько – философская драма

Поверхностный скептик может пожать плечами: какие христианские смыслы могут быть в советском шпионском фильме?! Однако при более глубоком взгляде они оказываются очевидными. «Семнадцать мгновений» смотрела вся страна не только из-за интересного сюжета, замечательных актеров, великолепной постановки. Этот фильм – не только и столько детектив, сколько – философская драма. В нем явственно ощущается тоска по дому и в то же время – по иному миру.

Вспомним самое начало фильма – прилет журавлей. В душе русского человека он связан с памятью о рае: «И тому подивимся, как птицы небесные из рая идут», – пишет Владимир Мономах в своем Поучении. В песне, звучащей в фильме, есть тоска по родному ласковому берегу. Первый план осмысления – тоска по Родине. Однако помимо земной родины у человека есть родина небесная…

Другая сторона фильма – философия времени: ценность мгновения – «не думай о секундах свысока». К времени, к мигу можно относиться авантюрно, потребительски: «лови день». Но можно и нужно воспринимать его ценностно, нравственно:

У каждого мгновенья свой резон,
Свои колокола, своя отметина.
Мгновенья раздают кому позор,
Кому – бесславье, а кому – бессмертие.

Христианское понимание времени подчеркивает непреходящую ценность времени, пусть и самого малого мига, необходимого для нравственного выбора. За мгновение в душе Благоразумного разбойника свершилось покаяние, за один миг гонитель Савл стал апостолом Павлом.

Однако в фильме есть и более явные христианские смыслы и символы. Более того, в нем угадывается и образ Христа. Это один из главных героев – пастор Шлагг. Наиболее очевидно это явствует из сцены в камере, когда над ним глумятся уголовники. Они заставляют стоять его с распростертыми руками и поднятой ногой (отметим, весьма мучительная пытка). Более того, один из уголовников глумливо говорит: «Христос». Что перед нами, как не образ Христа, распятого и осмеиваемого: «Радуйся, Царю Иудейский»? В этой сцене есть один не очень заметный план, случайная или намеренная параллель. Уголовник произносит: «Псалом 8» и отвешивает восемь щелчков пастору. А между тем в этом псалме задается вопрос: «Что есть человек, что Ты вспоминаешь о нем, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?» (Пс. 143, 3) И фильм ставит перед нами вопрос: что есть человек? Являются ли людьми эти бандиты в камере, с их босховскими рылами? Являются ли людьми Гитлер и его подручные? Где в них Бог? Ответ пастора удивителен: «И в Гитлере, и в Гиммлере есть Бог». Только Он пребывает в них слишком глубоко, под завалами греха и злобы, можно сказать, в них Он подобен пастору Шлаггу в камере, ибо они глумятся над Ним.

Фильм ставит перед нами вопрос: что есть человек?

Пастор, при его мудрости и опыте, временами подобен младенцу. Он открывается перед провокатором Клаусом, дает приют человеку, который предаст его на смерть, а вместе с ним и его родных. Но – Господь хранит младенцев, руками Штирлица избавляя его от погибели. Попутно встает вопрос, будораживший Европу со времен диспутов средневековых схоластов – реалистов и номиналистов, что важнее: абстрактное или конкретное, есть ли человек вообще, или существует только конкретный человек? – «Из-за абстрактного человека конкретные люди попадут на виселицу. И ваше злодейство страшнее, потому что догматично». Штирлиц прав: любовь всегда конкретна, но в чем-то прав и Шлагг: «Грядущего ко мне не изгоню вон» (Ин. 6, 37). И поэтому Бог его спасает.

Пускаясь в политику, пастор Шлагг все мерит мерой, данной Христом. Для него переговоры западных союзников с нацистами противоестественны: невозможны переговоры Христа с антихристом. Западные политики смотрят на него как на юродивого, даже его друг, бывший министр Краузе, произносит: «Христос… Антихрист. Оставьте ваши категории. В политике важны сила, расчет, влияние…». Но побеждает Шлагг (пусть и с помощью Штирлица), а не они. Правым оказывается духовный младенец, именно его устами в фильме глаголется истина о человеке.

Правым оказывается духовный младенец, именно его устами в фильме глаголется истина о человеке

В фильме есть и свой Иуда. Это – провокатор Клаус. В кинокартине создается удивительный образ Тайной вечери, когда пастор под звуки органа кормит человека, который его предаст. Характерна их беседа и, в частности, осмеивание Дарвинова эволюционизма. Вполне резонен вопрос пастора Шлагга: «Так это обезьяна нашептала вам на ухо, что вы от нее произошли?» Теорию происхождения человека от обезьяны, официальную для СССР, защищает негодяй и предатель. Здесь впервые всплывает тема социо-дарвинизма, которая в дальнейшем получит развитие в фильме.

Клаус – особенный тип Иуды. Да, он не чужд ни любви к деньгам, ни материальных наслаждений. Однако его привлекает другое – сам процесс интеллектуальной игры в кошки-мышки, сам процесс провокации и предательства. Он – Homo ludens, человек играющий, согласно определению Иозефа Хейзинги. Только ставка в игре – человеческие головы. Он чувствует себя победителем после каждой удачной провокации и «свободным в мире рабов». Он – циник и твердой души прохвост. Такой не раскается, не бросит сребреники и петлю на себя не накинет. Штирлиц, проверяя Клауса, дает ему еще один шанс, в последний раз пытаясь пробудить в нем муки совести. Но – абсолютно бесполезно. И тогда приходит возмездие.

Тему социо-дарвинизма и возмездия продолжает образ офицера СС Барбары Крайн. По определению Ницше, она – белокурая бестия, или, лучше сказать, – белокурая обезьяна. Для нее характерны, помимо жестокости, крайний цинизм и бесстыдство. Показательна ее «сексисткая речь» на ее дне рождения, которая не столь безобидна: многие ее положения – призыв к половому наслаждению как к главному принципу жизни, презрение к моральной стороне брака, сам брак лишь как соитие полных сил самца и самки, насмешка над слабыми – легли в основу не только практики Третьего Рейха, но и теории сексуальной революции 1968 года. Перед Кэт, русской разведчицей, и солдатом Хельмутом она не стесняется в фигуральном смысле обнажиться, выставить напоказ свою похоть, агрессию и злобу, искренне считая их за недочеловеков. И, как видим, совершенно напрасно: когда перед Хельмутом встает его мгновение, его выбор, он выбирает жизнь Кэт и ее сына – еще и потому, что Барбара сделала все, чтобы стать для него омерзительной. В поединке Барбара–Кэт побеждает русская радистка Катя с ее нравственной чистотой и глубинным русским целомудрием. Причем она даже не дает себе труда опровергать аргументы Барбары: с грязью не сражаются, ее закапывают. В этом сказывается великая русская христианская культура молчания и замалчивания.

В поединке Барбара–Кэт побеждает русская Катя с ее нравственной чистотой и глубинным русским целомудрием

В фильме присутствует свой образ ада. Руководство Третьего Рейха и их подручные представлены как сообщество бесов, пытающихся пожрать друг друга даже накануне гибели. Высшие руководители Рейха, вместо того чтобы объединиться хотя бы пред лицом близкого разгрома, «пожимая друг другу руку, копают друг другу яму». Когда видишь бешеную вражду Бормана и Гиммлера, конкуренцию гестапо и разведки, вспоминаешь картину ада из «Писем дядюшки Баламута» К.Льюиса: «Или принеси пищу, или сам стань ею».

В этой свирепой борьбе за существование проявляется патологическая жестокость и презрение к отдельным личностям. Характерна сцена осмотра Шелленбергом тел расстрелянных адъютантов: «Полная смена караула… Оказывается, у Вальтера были веснушки». В этой борьбе хороши все средства, например, можно скомпрометировать честного товарища по партии любыми средствами, если он – не из того ведомства. Показателен вопрос шефа гестапо Мюллера своему подчиненному, офицеру Айсману: «А если руководству нужно, чтобы Штирлиц был нечестным?»

Однако образ ада присутствует не только на словесном и идейном уровне, но и на образном. Показательна сцена похорон протектора Моравии Гейдриха. По контрасту со скромным христианским погребением Клауса Плейшнера, похороны Гейдриха с мрачно горящими факелами, черными мундирами СС и рогатыми шлемами охранников – языческая Вальхалла, точнее – христианская преисподняя.

И в эту преисподнюю спускается главный герой – Штирлиц, советский полковник Максим Исаев, для того чтобы этот ад взорвать, используя его силу против него самого. Находясь в страшной бесчеловечной среде, Штирлиц умудряется сохранить человечность в высшем смысле этого слова. И она проявляется не только по отношению к фрау Заурих и пастору Шлаггу. Сам Штрирлиц признается: «Из всех людей я больше люблю стариков и детей». Она также видна по отношению к физику Рунге, который, как создатель смертоносного атомного оружия, объективно является врагом СССР и всего мира. Другой человек, имея такие возможности, как Штирлиц, стер бы Рунге в лагерную пыль. А полковник Максим Исаев, отстранив немецкого физика от его смертоносной работы, тем не менее создает ему все возможные условия для жизни и научной деятельности. Тем самым он отделяет великого физика от его разрушительной деятельности, или, говоря православным языком, отделяет грех от грешника. Ради своего дела Штирлиц жертвует всем, в том числе и семейным счастьем: он не может даже передать записку жене, поскольку боится риска для курьера. Характерно единственное свидание с женой: он не может не только обняться с ней, но даже и сказать ни одного слова. Только взглядом они передают друг другу свою любовь и свою боль… Пережив смертельную опасность, завершив операцию, имевшую огромное значение для судеб мира, имея полную возможность почивать на лаврах, он возвращается в Берлин, подвергаясь огромному риску. Все для Победы.

Особая тема – подвиг Кэт, Кати Козловой. Во время допроса она готова пожертвовать своим единственным ребенком. В чем-то ее поступок подобен жертве Авраама или матери мучеников Маккавеев. Она испытывает страдание невыразимое, к тому же одиночество, оставленность. На нее давят внешние и внутренние доводы в пользу предательства Штирлица, который ее арестовал (пусть фиктивно) и тем самым способствовал попаданию ее в жернова гестапо. И, однако, она молчит, спасая не только Максима Исаева, но и операцию, от которой зависит судьба её страны. Её спасает чудо. Поступок Хельмута, застрелившего палача-следователя Рольфа и Барбару, выглядит спонтанным – и тем не менее отчасти понятным: он – настоящий отец, представивший на месте ребенка Кэт свою дочь Урсулу. Его давно переполняло чувство неправды нацистского режима.

Чудо сопровождает героев «Семнадцати мгновений весны»

Однако его реакция явилась чудом. Чудо сопровождает героев «Семнадцати мгновений весны». Это и эпизод в приемной Гиммлера, когда Штирлица вовремя останавливают от передачи рокового письма на адрес рейхсфюрера, это и смерть Клауса, это и спасение Кэт. Для человека неверующего это потрясающая цепь счастливых случайностей, для верующего – рука Промысла Божия.

И в завершение – несколько слов о теме весны. В фильме она неразрывно связана с Победой. Но мы помним, что День Победы приходится на светлые пасхальные дни. Однако Пасхе предшествует Великий Пост и Страстная седмица. Страдания героев фильма и их победа знаменуют христианский путь – через Крест к Воскресению.